Соленая купель - Страница 36

— Мы, сеньор Лутатини, находимся накануне открытия радиотелефона и громкоговорителей. Техника развивается с поразительной быстротой. Теперь представьте себе, что у нас в рубке установлен громкоговоритель. Что вы могли бы услышать? Богослужение в берлинском кафедральном соборе, сведения о войне, музыку, под которую где-нибудь в Нью-Йорке исполняют модный танец танго…

Лутатини, облокотившись на стол, тяжело опустил всклокоченную голову. Он не лишен был воображения. И ему ясно, до болезненной реальности, представилась вся та неразбериха, какая творится на земле. Как обиженный человек, он ко всему относился теперь придирчиво, и в его раздраженном мозгу все складывалось в мрачных комбинациях. Он мысленно повертывал ручку конденсатора, и воображаемый громкоговоритель возвещал ему о разных событиях. Лопнул такой-то банк. В Аргентине цена на пшеницу поднялась на сто пятьдесят процентов… Благодаря вмешательству Америки в войну акции какой-то нефтяной компании разлетелись прахом… В России революция углубляется и династии Романовых угрожает гибель… Папа римский признал русское Временное правительство… И Лутатини злорадно думал: «Его святейшество признал тех, которые свергли с престола божьего помазанника…». Сообщения с фронтов: за сутки столько-то убитых и отравленных газами, столько-то взятых в плен… И тут же — богослужение в берлинском кафедральном соборе, где тысячи мирян вместе со своим духовенством, подняв очи горе, молятся за христолюбивое воинство… Разве только в берлинском? Можно соединиться и с Собором Парижской богоматери… Там тоже молятся за христолюбивое воинство. Потом архиепископ произнесет проповедь, в которой на основании текстов из священного писания докажет, почему французы вместе с англичанами, с итальянцами, с русскими, с чернокожими туземцами должны разгромить своих врагов — немцев, венгров, турок, болгар… Замечательно! А христолюбивое воинство с той и с другой стороны старается: пулеметы, проволочные заграждения, минные подкопы, бомбометы, пушки, стреляющие снарядами в тысячу килограммов весом, дредноуты, крейсера, подводные лодки, винтовки, штыки, ядовитые газы… — все пущено в ход, чтобы уничтожить противника, смешать с землей. Изумительная красота! Наивысший способ проявления справедливости среди современных цивилизованных народов!.. Но — довольно пения в храмах… Надо еще повернуть ручку конденсатора, и сейчас же польется модная музыка танго, под которую почти во всех частях света мужчины с полуголыми женщинами похабно извиваются в эротическом танце. А в эту анафемскую сумятицу время от времени врываются жуткие вопли: «SOS» — Save our souls (спасите наши души).

Лутатини зябко передернул плечами, съежился, словно приблизился к обрывку скалы. Перед внутренним взором его омраченной души развертывалась жизнь в своих чудовищных сплетениях. Казалось, что человечество, как развратный Вавилон, разлагается и обречено на гибель. Вспомнились злые слова Карнера, врезавшиеся в мозг, как ржавчина в железо: «Та правда, какую вы проповедуете вместе с властями, захватана кровавыми руками убийц…».

Он повернул голову. На него в упор смотрели холодные серые глаза — те глаза, которые, вероятно, никогда не плакали и которые, казалось, ничем нельзя было разжалобить. Да, у Викмонда не было никаких сомнений. Он знал, что делает и что нужно делать. Этот человек мог бы служить образцом удивительного самообладания.

Послышался звон отбиваемых склянок.

Лутатини, смущенный ледяным взглядом радиста, поднялся.

— Пора спать.

— Подождите! — спохватился Викмонд. — Вам не с двенадцати на вахту?

— Нет. С четырех.

— Вот хорошо! Знаете, что я придумал? Я удивляюсь, как это раньше не приходила в голову такая мысль. Вы когда-то сообщили мне, что в Буэнос-Айресе живут ваши родители и сестра. Они теперь, вероятно, с ума сходят, не зная, куда вы пропали… А я ведь мог бы давно вам помочь.

— Говорите! — вскрикнул Лутатини.

— Тише.

Каменное лицо радиста сразу ожило, подобрело, озарилось грустной улыбкой, глаза засветились сочувствующей теплотой. Это был новый человек, отзывчивый к страданиям других. Ему нельзя было не поверить. Он выглянул за дверь, а потом, захлопнув ее, тихо заговорил:

— Только это останется безусловно между нами. Никому — ни слова. Иначе я подвергаюсь большому риску. А теперь слушайте. Ровно в половине первого приходите сюда. Станьте около моей рубки и будете смотреть за палубой. Если только покажется кто-либо из командного состава, вы мне три раза стукнете в дверь. А я тем временем займусь… Знаете — чем?

Лутатини, тараща глаза, вытянулся, подался вперед.

— Чем?

— Я дам через сухопутные станции радиотелеграмму в Буэнос-Айрес. В ней сообщу вашим родителям, что вы плаваете на «Орионе», а они сами догадаются, какие нужно будет принять меры. Если и не смогут спасти, то будут знать, что вы живы.

Лутатини, схватив руку радиста, страстно зашептал:

— Вы… Вы — благороднейший человек… Когда мы стояли у острова Ожидание, я только и думал о том, чтобы как-нибудь известить своих родителей. И вдруг — такое счастье.

— Имейте в виду, что я совершаю преступление против долга службы.

— Я понимаю… но ведь это — ради спасения страдающего человека… Ах, боже мой! Вы так добры ко мне!.. Я не знаю, как выразить вам свою бесконечную благодарность…

Лутатини со слезами порывисто обнял радиста и поцеловал его в колючую щеку.

Когда он, оставив свой домашний адрес, ушел, Викмонд сухо сказал: